— Чему вас учили, полковник? Людное место вас не устраивает, вы боитесь, что невинные прохожие могут оказаться оперативниками. Вы предлагаете набережную и ночь. Какая у меня гарантия, что, когда мы остановимся, с заднего сиденья вашего лимузина не поднимется парочка «калашниковых» и не расстреляет меня и Байкова к чертовой матери?
— Вы мне не верите, — Еланчук выдержал паузу. — Признаться, я не могу найти альтернативного решения.
— А я могу, — сказал Гуров. — Мы с вами встречаемся тет-а-тет, без третьих лиц, имея при себе рации. Ваш человек приводит девочку в людное место, куда подъезжает и мой человек с Байковым, происходит обмен, они разъезжаются, после чего вам и мне сообщают, что все в порядке, мы раскланиваемся и расстаемся.
— Мы выступаем как бы заложниками и гарантами, — усмехнулся Еланчук. — Одно плохо — я действительно буду заложником, а вы нет. Вы меня сильнее физически. Я для вас не противник. Получив сигнал, что все прошло благополучно, вы сажаете меня в машину…
— Этого не может произойти по двум причинам, — перебил Гуров. — Во-первых, мне совершенно нечего вам предъявить…
— Вы устанавливаете мою личность, что равносильно провалу, — спокойно возразил Еланчук.
— Существует вторая причина, значительно более серьезная, — продолжал Гуров. — Хотя я сегодня не полковник, не оперативник, но я Лев Иванович Гуров, и я даю слово. Если я его нарушу, то завтра весь уголовный мир узнает, что Гуров скурвился. И имя, на которое я работал двадцать с лишним лет, будет уничтожено. Я никогда на это не пойду.
— Аргумент веский, — согласился Еланчук. — Дайте подумать… Чую ловушку, не могу определиться… Но ведь я могу прислать вместо себя другого человека.
— Я его мгновенно расколю, набью морду, и сделка не состоится.
— Да вы же меня не знаете.
— Наивно. Я слышу ваш голос, манеру говорить, да и вообще, определить, с кем я говорю, — моя проблема.
— Верно, но не подходит. Вы увидите меня в личность и, хотя Москва — деревня огромадная, нащупаете довольно быстро. Нет, я с вами встречаться не намерен.
— Теперь ваша очередь предлагать. Подумайте, перезвоните через часик, отдохнем. — Гуров положил трубку.
— И откуда ты такой умный и хитрый? — Крячко поставил перед Гуровым чашку кофе. — Ты знаешь, Лев Иванович, я тебе в прошлом завидовал, порой не любил, считал везунком. А сейчас словно пелена с глаз упала. Ты ведь человек несчастный и совершенно одинокий.
— Только не жалей, не люблю.
— А почему тебя не пожалеть, ты ведь только человек. Тащить на себе такой груз каждый день, каждый час — с ума сойти. Нет, Лева, извини, я тебе больше не завидую.
— Почему одинокий? — Гуров отпил кофе, налил в стакан немного коньяку. — У меня есть Петр, ты…
— Верно, верно. — Крячко кивнул. — Мы есть, только и с нами, даже сейчас, ты не можешь вести себя, как тебе хочется, говорить, что пожелается, — ты обязан соответствовать своему имени.
Около десяти вечера Гуров остановился на углу Садового кольца и улицы Чехова. Остановился и идущий рядом юрист Байков. Была середина марта; погода стояла скверная, сырая; людей на улице было немного. Щелкнул передатчик, который находился во внутреннем кармане Гурова. Он поднял воротник и недовольно спросил:
— Что еще? Холодно, я не мальчик, чтобы второй час гулять по такой погоде.
— Пересеките Садовую, идите по Новослободской, — раздался голос из динамика, прерываемый щелчками и другими помехами.
— Не пойдет, — ответил Гуров, достал из кармана фляжку коньяка, протянул Байкову. — Я и так топаю по вашему маршруту. У меня машина на этой стороне, я сворачиваю на Чехова, двигаюсь в сторону Пушкинской.
— Вам сказано…
— Я ответил. — Гуров подождал, пока Байков, прыгающей рукой еле удерживая фляжку, сделал несколько глотков, отобрал коньяк.
На другом конце, видимо, совещались. Наконец ответили:
— Хорошо, только не торопитесь.
Крячко, сидя за рулем «Мерседеса», свернул на Чехова и остановился, ожидая, пока Гуров и Байков отойдут метров на пятьдесят. Мимо проскочила милицейская «Волга». Гуров проводил ее взглядом и сказал:
— Вас может остановить ГАИ для выборочной проверки. У вас с нервами как — порядок? Я говорил и повторяю: нас никто не «ведет», так что в случае чего держитесь спокойно.
В разговор включился Еланчук:
— Я вам верю, Лев Иванович. Мы проверили, в вашем «Мерседесе», кроме Крячко, никого нет.
— Я же дал слово. — Гуров приостановился и закурил, отключил рацию, хлопнул Байкова по плечу. — Да не дрожи ты словно заяц, будешь вести себя нормально — все образуется.
— Я стараюсь, Лев Иванович.
Рация вновь ожила:
— Остановитесь, полковник, я вас обгоняю и выхожу из машины. Вы отпускаете парня, я отпускаю девчонку.
— Парень, тебя тянет на мелодрамы. Зачем нам встреча дочери и отца? Могут начаться истерика, крики. Посади девочку в мой «Мерседес», затем обгоняй и получай свое сокровище.
— Не могу…
— Выполняй, — включился Еланчук. — Я вам верю, Лев Иванович.
— Я сказал, что за нами никого нет, я слово держу, — ответил Гуров, продолжая неторопливо идти, и взял Байкова под руку.
Сзади раздался короткий автомобильный сигнал. Гуров обернулся, увидел, как Крячко дважды включил дальний свет, и отпустил руку Байкова.
— Шагай, все будет нормально. — Гуров остановился.
Байков шел неуверенно, по краю тротуара, покачиваясь, словно пьяный. Мимо проскочила заляпанная грязью «Волга», остановилась метрах в пятидесяти, из нее вышел мужчина. Байков шел к машине, неожиданно споткнулся, упал на колени, завалился на бок. Выстрела никто не слышал, но и Гуров, и Отар, который шагнул было навстречу Байкову, остановились, начали оглядываться. Машины проносились мимо; редкие прохожие, укрываясь от непогоды, спешили по своим делам. Кто в наше время обращает внимание на упавшего человека?
— Мать твою! — забормотал Отар в рацию. — Кажись, его шлепнули!
— Не болтай, забери его в машину, — приказал Еланчук.
Отар заглянул в «Волгу», позвал напарника, они вдвоем подбежали к Байкову, над которым, склонившись, уже стоял Гуров. Разорвав рубашку, он сунул руку, попытался нащупать сердце, поднял голову, оскалился на Отара и его напарника:
— Ложкомои! Подонки! — Гуров вновь наклонился к Байкову, перевернул лицом вниз.
На светлом плаще, под лопаткой чернела аккуратная дырочка, вокруг которой расплылось темное пятно.
— Без истерик, сукины дети! — Гуров достал платок, вытер руки. — Забирайте, пока какая-нибудь ментовская машина не остановилась по случаю.
Отар попятился, а его сотоварищ вообще заторопился к своей «Волге».
— Юрий Петрович, — забормотал Отар. — Покойник, мертвее не бывает. Куда его?
— Где Гуров? — спросил Еланчук устало.
— Здесь я, Юрий Петрович, — чуть насмешливо ответил Гуров. — Вы что, хотите труп на меня повесить? Заберите его отсюда и немедленно.
— Отар, немедленно! Забери тело немедленно!
Но Отар уже садился в «Волгу», которая тут же сорвалась с места.
— Юрий Петрович, ваши парни смылись, — спокойно сказал Гуров, вынул фляжку, глотнул. — Тело оставить или забрать?
Ответ прозвучал нечленораздельно, и рация умолкла.
— Вот и верь после этого людям! — философски изрек Гуров и махнул рукой. Через несколько секунд рядом остановился «Мерседес», выскочил Крячко, засуетился:
— Как же это, господин полковник?
Еланчук сидел за рулем сверкающего «Вольво», стоявшего у здания «Известий», бездумно смотрел на памятник Пушкина, слушал разговор Гурова и Крячко.
— Бандиты — они и есть бандиты. Не удивлюсь, если сейчас подкатит патрульная машина, и мы долго будем объяснять, как шли и тело нашли. Открывай дверцу, бери под колени, я — под руки.
— Папа! — раздался детский голос. — Что с папой?
— Ничего страшного, Даша, — фальшиво ответил Гуров. — Он волновался, что потерял тебя, вышел, упал.
— Папочка!
Хлопнула дверь, заработал мотор, приглушенно зазвучал голос Крячко:
— И куда теперь прикажете?
— Поезжай вперед, будем думать. Дашу — к бабушке…
Голоса звучали все глуше, затем смолкли. Еланчук включил свою рацию и спросил:
— Отар, ты где?
— Напротив вас, за сквером.
— Поехали в фирму.
Еланчук включил поворот и выехал со стоянки. В машине было тепло, даже жарко, но бывшего гэбэшника знобило. В виске монотонно стучало: «Теперь он знает мое имя и отчество. Теперь он ухватился за кончик…»
«Мерседес» стоял у тротуара. Гуров протянул девочке две таблетки, бумажный стаканчик с минеральной.
— Дашенька, выпей.
— Не хочу.
Девочка не отрываясь смотрела на сидевшего рядом отца, который глупо улыбался, комкая лежавший на коленях грязный плащ, смотрел на свой палец, засовывал в дырку, изображавшую смертельную рану, вынимал, снова засовывал.
